"ПРАЖСКОЕ КЛАДБИЩЕ" УМБЕРТО ЭКО: В ЛАБИРИНТЕ РАЗУМА

        Об итальянском бестселлере – романе «Пражское кладбище» Умберто Эко.

«Пражское кладбище» видится мне двойным Кносским лабиринтом – с одной стороны, для читателя (роман все же элитарен, его слог, его концептуальные параллели, метафоры и сюжетная линия требуют от читателя немалой эрудиции и готовности к глубокому погружению в контекст эпохи), а с другой – лабиринт для самих героев, в первую очередь, для Симоне Симонини шестидесяти семи лет – его «клубком ниток», помогающим выбраться из тумана беспамятства, является дневник, который ведется от второй до последней, двадцать седьмой, главы.

        Точка отсчета романа – вход главного героя в кризисное состояние: он уже не может вспомнить откуда появилась сутана с париком, коридор с реквизитом и кто такая Диана (скорее всего, диссоциативная амнезия Симонини стала результатом психической травмы, возникшей из-за его совокупления с женщиной («еврейкой, верившей в Адоная») и последующим ее убийством после черной мессы на весеннее равноденствие – именно на реконструкции этого эпизода композиционное кольцо замыкается). Так проходят дни Симонини: сегодня он капитан родом из Турина, в завтра – аббат Далла Пиккола.

        Роман изобилует яркими историческими событиями (первая запись дневника сделана рукой аббата 22 марта 1897 г., далее Симонини обращается к воспоминаниям, охватывающим период с 1830 до 1898 гг.), сменяющимися героями и образами, жизненными перипетиями, интонациями, наигранной напыщенностью мессии (например, когда главный герой придумывает сцену тайного собрания раввинов на пражском кладбище), запахами – от удушливо тошнотворных до яственно изысканных. «Вкусовой код» романа – отдельная категория трапезной красоты слова – здесь и «несколько бокалов доброго Шато-Латур», и «восхитительные аньолотти по-пьемонтски, нафаршированные жарким из белого мяса», и «финанцьера – симфония из петушьих гребешков». Однако, считывается все это как единственная блажь аббата-капитана (в юности его высмеяла и отвергла молодая еврейка из туринского гетто, с тех пор находит герой утешение исключительно в гастрономии) на фоне нескончаемой вереницы парижских забегаловок, дыма и хмеля притонов, смрада, маслянистой липкости и грязи, канализационных клоак с трупами (там же лежит и настоящий Далла Пиколла), любезно поднесенными Симонини облезлым крысам, нетерпимости и скудоумия в общей картине мракобесия – этакой кальки на все пороки сущности человеческой. 

Умберто Эко за работой

        Симонини – единственный выдуманный, собирательный и парадоксальный персонаж, что не отрицает его присутствия и среди нас, реальных людей XXI века. Вероятно, именно данный факт дает ему право на сочинение документа (как незамысловатой пьески, но в то же время «вещицы посильнее «Фауста» Гуно»), ставшим наиболее влиятельным антисемитским произведением XX века. Впрочем, не умаляет интриги и постоянная читательская попытка «угадать» насколько художественные образы героев, созданных Эко, соответствуют реальным личностям – историческим прототипам. Метатекстовое полотно разворачивается вокруг «Протоколов сионских мудрецов», для Симонини – это факсимиле всего, что рассказывал ему дед – отставной офицер войска Савойского, Джован Баттиста (в последствии дедовы сардоничные байки будут подкреплены литературой – романом Дюма «Жозеф Бальзамо», текстами Эжена Сю «Тайны одного народа» и «Парижские тайны», памфлетом Мориса Жоли «Диалог в аду Макиавелли и Монтескье, или политика Макиавелли в XIX веке»). Отсюда первая психотравма детства – страшилка на ночь о злом еврее Мордухае, который обязательно придет за маленьким Симоне. Мотив двойничества тождественен мотиву шизофрении (психические тяготы Дианы Воган, которая, сменяя кондиции, предстает то в роли блудливой обожательницы Люцифера, то в амплуа добродетельной последовательницы Христа) настигает Симонини – не зря Умберто Эко вводит в третью главу («В Маньи») таких персонажей, как медики одного кроя – Буррю и Бюро, лекарь Дю Морье и австрийский доктор с немецко-еврейской фамилией Фройд (с пометкой в дневнике «я не уверен, что правильно написана фамилия»). Как раз Фройд (igitur Зигмунд Фрейд) и делится с Симонини своими соображениями, «досужими фантазиями» по поводу психического abtrennung/отторжения, removal/вытеснения, entfernung/отстранения и методов работы с заболеванием не через гипноз, как его предшественники, а через разговорную терапию. Зародыш этой фрейдистской мысли формируется и развивается на страницах дневника Симонини, чередуя его «амнетическую эйфорию» с «дисфорийным припоминанием».

Старое еврейское кладбище в Праге

        Историко-литературная интерпретация филолога-семиотика Умберто Эко сочетает в себе черты авантюрности и документальности, фельетона и интеллектуального детектива, автобиографии-перевертыша с отрицательной коннотацией (например, Умберто Эко всю жизнь посвящает исследованию Средневековья, доказательству подлинности артефактов и документов, в то время как истинный дезинформатор Симоне Симонини наоборот создает фальшивки; оба имеют отношение к юриспруденции – Умберто не становится юристом, несмотря на то, что его отец настаивал на адвокатуре, Симоне – нотариус-фальсификатор с бурной художественной фантазией; оба по натуре своей писатели – один просвещающий, другой – наветничающий; у них сложные отношения с церковью, они крайне скептически относятся к религиозным догмам, конфирмации и катехизису). Как пишет Умберто Эко в историческом уточнении («Бесполезные ученые комментарии» в приложении), для читателя особую сложность представляет расхождение между story и plot, как это называется у англосаксов, или фабулой и сюжетом, как называли бы это русские формалисты.

        Возвращаясь к образу Симонини, стоит отметить, что его враждебный настрой относится не только к евреям (во всех красочных подробностях, от их внешнего облика до свойств пищеварительной системы), но и к представителям других этнических групп – французов, немцев и даже итальянцев, составляющих родословную капитана. Еще меньше «повезло» единицам конфессий – миссионерам христианства, масонам и иезуитам (так называемым «масонам в юбках»). Гравюра с изображением пражского кладбища, найденная в одной из библиотек Парижа, подогревает фантасмагорическое воображение двойного агента Симонини, на этой стартовой линии в сознании героя возникают пражские сцены собрания тринадцати сынов Израилевых – детище безграничного отвращения и ненависти к евреям.

О роли автора в романе: он не наделяет себя полномочиями префекта, прокурора или же адвоката, он лишь является нарратором, повествующим то, что ему удалось увидеть через плечо пишущего, ибо автору неведомо «кто есть на самом деле текстописатель». В пятой главе («Симонино-карбонарий») позиция автора обозначена отчетливо: «Повествователь приведет здесь краткое резюме содержания, упростив замысловатый узор подсказок и ответов и избавив Читателя от тона лицемерной добродетели, употребленного аббатом при составлении ханжески выхолощенной повести о деяниях своего alter ego», – предоставляя тем самым читателю возможность толкования текста и его новой интерпретации.

        Роман «Пражское кладбище» наполнен знаками-маркерами всемирной истории, смысловыми обертонами, он буквально до блеска отшлифован скрытым механизмом морали, запустить который суждено каждому прикоснувшемуся к нему читателю – в этом, как мне видится, заключается авторская идея и сверхзадача писателя, в этом – суть литературы прошлого, настоящего и будущего.

Маргарита Мендель
частный журналистский проект notes Musica opus